рассказов сборника. Он наполнен культурными отсылками как перенасыщенный раствор. Гораздо больше, чем это бывает обычно у КИНГА, который является автором литературоцентричным.

Обратите внимание, что противопоставляет рассказчик и он же персонаж «Вещей, которые остались после них» шоку при обнаружении в своей квартире невероятного — очков его коллеги Сони д’Амико, погибшей 11 сентября 2001 года в башнях-близнецах. Этой «маленькой, но заметной дыре в колонне реального». Он «уравновешивает» этот шок ассоциативной цепочкой с двумя экранизациями «Лолиты»: очки со стеклом в форме сердечка похожи на те, что носила Ло в фильме Стэнли КУБРИКА. То есть якорем для него стала нереальная реальность выдуманного мира кинофильмов. Рассуждения и воспоминания о том, кто играл Гумберта Гумберта, а кто Лолиту – занимают немало места. Скотт Стейли в доинтернетную эпоху (дело происходит в августе 2002-го) вспоминает фамилии актеров, цепляясь за них как за твердые факты в противовес невозможной реальности появления очков.

В его квартире появляются и другие вещи погибших коллег: бита с выжженной надписью «Регулятор претензий», морская раковина, монета, замурованная в пластиковом кубе, керамический мухомор с восседающей на его шляпке керамической Алисой, подушка, издающая неприличные звуки. Попытка выбросить их оказалась безрезультатной: они возвращались даже раньше Стейли. Все это вещи не первой необходимости, но каждая ассоциировалась со своим хозяином, олицетворяла его. Рассказчик должен был быть вместе со всеми ними 11 сентября в офисе на 110 этаже, но, проснувшись тогда утром, просто решил прогулять работу И теперь мучается синдромом выжившего.

В рассказе цитируется некий латиноамериканский писатель, то ли Борхес, то ли Маркес, то ли еще кто из магических реалистов — рассказчик сам не помнит кто (на просторах интернета источника цитаты тоже выловить не удалось, так что, возможно, она выдумана КИНГОМ), по поводу нашего осознания того, что «вещи, которые по нашему разумению, мы держали в руках, на самом деле, удержали нас на месте. Превращая в рабов (ТОРО определенно так полагал), но и служа якорем».

Не знаю начет латиноамериканцев, но Генри ТОРО отринул бы вышеупомянутые предметы, как откровенно излишние, тем более, что все это — ширпотреб, не нужный разумному самодостаточному человеку. По его мнению, не мы используем вещи, а многие вещи используют нас. Что, возможно, и произошло у КИНГА.

Славой ЖИЖЕК

На мой взгляд, автор явно читал «Добро пожаловать в пустыню Реального» Славоя ЖИЖЕКА. Об этом говорит и упоминание о «дыре в колонне реального», и многочисленные кинематографические аллюзии, и даже несостоявшийся – все прошло на грани — роман с соседкой — даже это тоже есть у ЖИЖЕКА: «осознание упущенной «частной» возможности (скажем, возможности завязать роман) зачастую оставляет следы в виде «иррациональной» тревоги».

Ну а прежде всего сама концепция рассказа: «виртуализация повседневной жизни, впечатление, что мы все больше и больше живем в искусственно сконструированной вселенной, вызывает непреодолимую потребность заново обрести устойчивую основу в некой «реальной действительности». Реальное, которое возвращается… из-за его травматического/избыточного характера, мы не можем включить его в (то, что мы переживаем как) нашу реальность, и поэтому вынуждены переживать его как кошмарное видение» (это, понятно, ЖИЖЕК, а не КИНГ).

Обычное вечернее препровождение рассказчика — ужинать в домашней обстановке, слушая шестичасовые новости от Чака Скарборо (об этом сказано три раза), «который объяснил бы мне и всем желающим, как обстоят дела в мире». И когда ему пришло в голову, что найденные вещи можно выбросить в мусорный контейнер где-нибудь поблизости. Возвращаясь, он был уверен, что торчащая бита обретет нового хозяина, "возможно, еще до того как Чак Скарборо уступит место Джону Сайгенталеру или кому-то еще, кто будет в этот вечер заменять Тома Броко".

Мир, Нью-Йорк и даже некоторых родственников погибших коллег Стейли прежде всего видит через картинку телевизора. То есть мир информационный, мир культуры — это то, на что он опирается в своей жизни в противовес разрушенному 11 сентября вещному миру реальности. Да и события рассказа говорят о том, что "реальные" вещи ненадежны и, на самом деле, "ирреальны".

Что касается кинематографических ассоциаций, нельзя не отметить ошибку переводчика при первой встрече рассказчика с Полой Робсон:

— Я помню улыбку, когда она спросила меня: «А с вами безопасно?». Мне это напомнило фильм…, тот, где Лоренс Оливье обследует зубы Дастина Хоффмана, спрашивая снова и снова: «Здесь не болит?».

В оригинале у КИНГА эта фраза Оливье указана правильно: «Is it safe?». Одна из самых знаменитых цитат американского кинематографа на самом деле переводится так: «Это безопасно?». При правильном переводе становится понятной ассоциация с вопросом Полы.

И еще один любопытный и неявный (имплицитный, как сказал бы ЖИЖЕК) кинематографический аспект. Летняя жара в Нью-Йорке, проблемы с кондиционером, очаровательная соседка сверху – вам это ничего не напоминает? Это же фильм «Зуд седьмого года» Билли УАЙЛДЕРА с Мэрилин МОНРО. Кстати, больше половины этого старого доброго фильма – фантазии, мечты, страхи, представления главного героя.

Экранизации

Рассказ «Вещи, которые остались после них» экранизирован трижды. И все это – короткометражки.

44-минутный фильм 2011 года (США) режиссера Пабло Мачо МАЙСОНЕТА IV (Pablo Macho Maysonet IV)

17-минутный фильм 2012 года (Франция) режиссеров Гийома ХЕЙЛАРДА и Стефана ВАЛЕТТА (Guillaume Heulard & Stéphane Valette).

28-минутный фильм 2017 года (США) режиссера Сары ВЕРНЕР ( Sara Werner)

P.S. Две ассоциации из рассказа, несмотря на наличие одноименных фильмов, все же являются ссылками на книги. Это непонятая Полой Робсон шутка Стейли «Даже у ковбойш бывает плохое настроение» (Even Cowgirls Get the Blues) или в другом переводе «Даже скотницы грустят». Это название романа Тома Роббинса и неудачного фильма 1993 года по нему, поставленного Гасом Ван Сентом, (в нем играли молодые Ума Турман и Киану Ривс, а также — уже не молодые — Кен Кизи и Уильям Берроуз).

И вторая: погибший коллега персонажа, владелец раковины, в которую можно трубить, называл себя «Повелителем мух», что, не смотря на две экранизации, явно является ссылкой на одноименный роман Уильяма Голдинга. В обоих фильмах все главные роли играют малолетние дети – вряд ли в условиях визуализации взрослый мужчина ассоциировал бы себя с ними. В этом отношении книга – более абстрактна.

человек, у которого каждая минута – на счету: придя куда-нибудь, первым делом он сообщает на работу – днем и ночью — по какому телефону его искать. Линда в исполнении прелестной Дайан КИТОН – по натуре такая же, как Аллен, неуверенная в себе и постоянно рефлексирующая: ей надо ежедневно твердить, какая она замечательная и как ее любят. Но муж говорит только об акциях, бирже, ценах на землю и долларах. Поэтому она тянется к мятущемуся Аллену: они – на одной волне и она его понимает. Они проводят вместе все больше времени – тем более, что Дик мотается по командировкам. Пока наконец Аллен не заявляет, что он ее любит. И они переспали. Но вскоре выясняется, что сугубо деловой и черствый Дик очень любит жену и боится ее потерять. Аллен мчится в аэропорт, откуда Дик должен улететь в очередную поездку. Здесь же оказалась и Линда. И он произносит ей тот самый монолог из «Касабланки»:

— Ты должна быть с Диком. Ты часть его работы. Благодаря тебе он продолжает жить. Если самолет улетит без тебя, ты об этом пожалеешь. Не сегодня, не завтра. Но очень скоро ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

А потом говорит Дику: она была вчера у меня, но говорила только о тебе и очень любит тебя. То бишь поставил счастье друга выше собственного. Дик с Линдой уходят в туман к самолету, у которого как в «Касабланке» завертелись пропеллеры (с чего это вдруг, если пассажиры еще не все сели?), а Аллен уходит в противоположную сторону под песню старины Сэма «As Time Goes By».

В фильме немало фирменных вудиалленовских шуток и приколов, но – увы – по художественной силе он не дотягивает до «Манхэттена» и «Энни Холл» с теми же Вуди АЛЛЕНОМ и Дайан КИТОН в главных ролях.

Ангелы с грязными лицами

В 2018 году в Венгрии вышел биографический фильм Тамаша Ивана ТОПОЛЯНСКИ «Кёртис» (гран-при Монреальского международного кинофестиваля-2018) об американском режиссере венгерского происхождения Майкле КЁРТИСЕ. И как раз о том периоде, когда тот снимал «Касабланку». Это единственный фильм из более ста, сделанных им в Америке, за который он получил «Оскара» как лучший режиссер. И самый известный.

ТОПОЛЯНСКИ включил в фильм чуть ли не все популярные исторические байки вокруг съемок «Касабланки». Начиная с гигантских платформ, которые вынужден был носить на ботинках Богарт во время съемок рядом с более высокой Бергман, или о желании КЁРТИСА заменить Богарта, который ему не нравится: «Наш главный герой – алкоголик с щенячьей мордой… Посмотри на него: кто в такого влюбляется?» Рональдом Рейганом. Его он снимал двумя годами ранее в «Дороге на Санта-Фе». Нашлось место и для знаменитой истории про срочно необходимый «пудел», где реквизитор привел на площадку пуделей. Но выяснилось, что плохо говорящий по-английски КЁРТИС имел в виду не «poodle» (пудл), а «puddle» (падл) – лужи, которые должны были быть на полу для реалистичности. Есть даже про изобретательную идею, когда он был вынужден вместо полноразмерного самолета в конце «Касабланки» использовать небольшой фанерный макет: в костюмы летчиков и техников обрядили карликов, дабы самолет в соотношении с ними казался бОльшим (в 1979 году Ридли СКОТТ повторил в «Чужом» эту технологию: для того, чтобы найденный инопланетный пилот казался гигантским, он нарядил в скафандры маленьких детей).

Байопик снят профессионально. Не плоско. Есть линия с оставленной КЁРТИСОМ много лет назад дочерью, нежданно приехавшей на съемочную площадку. Есть линия с сестрой, которую он тщетно пытается вывезти из Венгрии, но она все же попала в Освенцим. Есть линия-противостояние с нагловатым представителем правительственной организации, контролирующей кинопроцесс в условиях военного времени. И наконец, проходящая по всему фильму линия о том, как должна оканчиваться «Касабланка». КЁРТИС обсуждает этот вопрос со сценаристами-близнецами, с семьей, продюсером, даже неприятным ему представителем правительства – точнее тот пытается обсуждать и диктовать. И только в самом конце останавливается на варианте, где Рик отправляет Ильзу с Виктором, а сам остается в Марокко, убивая немецкого офицера.

Кстати, 1998 году Майкл УОЛШ опубликовал роман «As Time Goes By» (в русском переводе «Сыграй еще раз, Сэм») о том, что случилось с Риком после и что происходило ранее – до Парижа.

Аналогичную работу, но в меньших объемах 13 годами ранее, в 1985-м, произвел кинокритик Дэвид ТОМСОН в книге «Подозреваемые» («Suspects»), продлив биографии 85 персонажей самых известных фильмов-нуар ( в том числе «Касабланки», «Китайского квартала», «Мальтийского сокола» и других) за пределы сюжета.

Грубо говоря

Современные исследователи утверждают, что рассказ о том, что чуть ли не до последнего дня режиссеру не было известно, как закончится «Касабланка», — это легенда, корни которой лежат в признаниях Ингрид Бергман, что ей так и не сказали, кого из мужчин Ильза, собственно, любит, и она была вынуждена метаться между обоими.

Кинокритик Ричард МОЛТБИ (Richard Maltby), без которого уже не обходится ни одно серьезное обсуждение «Касабланки», считает, что в этой неопределенности и есть секрет неувядаемости фильма. Философ Славой ЖИЖЕК любит цитировать работу МОЛТБИ «A Brief Romantic Interlude: Dick and Jane 41 go to 3 1/2 Seconds of the Classic Hollywood Cinema». Речь идет о сцене в комнате у Рика, куда пришла Ильза. Сначала она наставила на него пистолет, на что он заявил: стреляй, этим ты окажешь мне услугу. Потом они обнимаются и страстно целуются. После этого на три с половиной секунды нам показывают фаллического вида башню в ночи и движущийся луч прожектора. И далее мы видим курящего у окна Рика, спрашивающего ее: «А что было потом?». И ЖИЖЕК, и МОЛТБИ, и мы с вами прекрасно знаем, что бывает, когда мужчина и женщина неожиданно страстно целуются, а через некоторое время кто-то из них раздумчиво закуривает. Во всяком случае, это классическое клише тысяч фильмов.

Возникает закономерный вопрос: так было у них ЭТО или не было? МОЛТБИ утверждает, что фильм «намеренно конструирует себя таким образом, чтобы предлагать различные и альтернативные варианты» условным двум зрителям, сидящим в одном и том же кинотеатре. Один видит сюжет, подчиняющийся строгому моральному кодексу, в то время как другой строит в своем сознании гораздо более «смелую» повествовательную линию. ЖИЖЕК идет дальше, заявляя, что эти два зрителя размещаются в одном и том же мозгу. Не заметив, правда, что тогда — это тот же самый механизм «двоемыслия», описанный ОРУЭЛЛОМ в «1984».

В итоге МОЛТБИ подчеркивает, что печально известный голливудский кодекс Хейса нес не только негативную цензурную функцию, но – невольно – и позитивную. «Продуктивную, как сказал бы ФУКО» — уточняет ЖИЖЕК в работе «Шостакович в Касабланке». – Так как не просто запрещает некое содержание, а, скорее, кодифицирует его», указывает на то, что именно здесь зашифровано. То есть, условно говоря, если в старом голливудском фильме женщина, расстегнув две пуговички, берется за третью, но мы это в фильме уже не видим, зритель сам проделывает в голове все дальнейшее действо.

По теории МОЛТБИ «Касабланка» целиком строится на таких альтернативных вариантах, и незнание Ингрид БЕРГМАН, кого из двоих любит ее героиня, — сознательная установка для нее режиссера.

Вот так, по его мнению, и возникает магия кино. Впрочем, сам КЁРТИС в байопике о себе на аналогичные высокопарные слова, цинично заметил, что магия «происходит на диване для кастинга», а все остальное-де – просто ремесло.

И МОЛТБИ, и ЖИЖЕК, похоже, не знакомы с классической работой Льва ВЫГОТСКОГО «Психология искусства», построенной на парадоксальной идее, что все великие произведения внутри себя структурно противоречивы.

Четверо – уже толпа

Совсем иное объяснение тому, как фильм, состоящий чуть ли не из одних лишь киноштампов, стал культовым дает Умберто ЭКО в эссе «Касабланка» или Воскрешение богов» из непереведенного сборника «C окраины империи» (Dalla periferia dell'impero): «Даны мужчина и женщина: он – кислый, Она – сладкая, и оба романтичны. Но такое уже было и было лучше».

Он пишет, что в фильме клише на клише сидит и клише погоняет, но это дает неожиданный эффект: «именно потому, что в ней можно найти все архетипы, именно потому что «Касабланка» цитирует тысячи и тысячи других фильмов, где каждый актер играет уже много раз сыгранную роль, именно поэтому она вызывает у зрителей впечатление, выходящее за рамки собственно текста. «Касабланка» ароматным облаком тащит за собой ситуации, которые зритель тотчас угадывает, не замечая, что они из других фильмов, например из фильма «Иметь и не иметь», который, правда, сделан позже… «Касабланка» не один фильм, а много фильмов, целая антология. Он словно возник случайно, как бы сам собой – если и не вопреки воле авторов, то во всяком случае помимо ее и помимо воли актеров. И потому он воздействует, вопреки эстетической и кинематографической теории. Ибо в нем словно с естественностью земного притяжения пускаются в ход Силы Интриги и действуют напористо, не обуздываемые Искусством. Поэтому мы и можем допустить, что настроение персонажей, их мораль и совесть поминутно меняются, что конспираторы кашлем прерывают свои беседы, если на горизонте появляется шпион, что ночные бабочки пускаются в слезы на звук «Марсельезы». Когда на сцену бесстыдно врываются все архетипы, открываются гомеровские глубины. Два клише смешны. Сто клише волнуют. Потому что мы неотчетливо слышим, как клише разговаривают между собой, празднуя встречу. Как боль встречается на вершине с наслаждением и верх извращения переходит в мистическую энергию, так за пределом банальности высвечивается величие. Что-то говорит вместо режиссера».

Любопытный нюанс: для того, чтобы почувствовать плодотворную («как сказал бы ФУКО») мешанину архетипов (до процитированных слов ЭКО их перечисляет до сотни), надо их в той или иной мере знать. Именно поэтому в числе почитателей «Касабланки» больше киноманов, а среди непочитателей – неофитов. Не каждый может увидеть в «Дон Кихоте» то же, что и его автор – Пьер Минар. Ведь ЭКО тонко подметил, например, влияние «Иметь и не иметь», вышедшего позже.

В 1980-х годах появилась раскрашенная версия «Касабланки» и вызвала шквал критики. Кинодеятель Тед ТЕРНЕР, оплативший раскраску, под таким напором признал идею неудачной. Сын Хамфри Богарта заявил, что это деяние сродни решению приделать руки Венере Милосской. Цветной фильм действительно потерял в обаянии, лишившись той самой мистической энергии, о которой писал ЭКО.

Мои сны твои

При первом просмотре «Когда Гарри встретил Салли…» знаменитая сцена в ресторане меня не впечатлила, как и фраза «Принесите мне то же, что и ей», вошедшая в сотню самых известных в мире киноцитат. Посмеялся – да и только. Я смотрел тогда фильм в кинотеатре вместе с той, кто стала через несколько лет моей женой. А до этого каждым из нас была прожита отдельная немалая жизнь.

«Когда Гарри встретил Салли…» — о поиске своей половины. Фраза – избитая и берущая свое начало из «Пира» Платона. После «Пещеры» этот его миф, наверное, второй по популярности. Некогда люди были шаровидными и соединяли в себе признаки обоих полов. У них было по четыре руки и ноги и по два лица. Страшные своей мощью, они посягали даже на власть богов. Поэтому Зевс решил разрезать каждого пополам. И с тех пор мы ищем свою половину в стремлении обрести цельность. Это и называется любовью.

Красиво. Но любящие цитировать этот миф, забывают, что в «Пире» его рассказывает комедиограф Аристофан. Тот самый, который основательно поиздевался над Сократом, учителем Платона, в «Облаках». Он пропустил свою очередь из-за одолевшей его икоты, а когда ему все же дали слово, представил историю, которая является явной насмешкой. Зевс разрезает людей пополам, как ягоды рябины перед засолкой или «как режут яйцо волосом» — до «камбалоподобного» состояния. И обещает: если они продолжат буйствовать, то рассечет их пополам снова, «и они запрыгают у меня на одной ножке». Чуть позже он передвигает им на другую сторону срамные части, дыбы не изливалось семя на землю, как у цикад. Да и вообще, по Аристофану, до рассечения помимо двуполых андрогинов было еще два пола и теперь потомки женского изначального пола ищут свою женскую половину, а половинки мужского – соответственно свою мужскую.

При первой встрече Гарри и Салли друг другу не понравились. Понадобилось 12 лет и несколько случайных встреч, чтобы понять, что они «предназначены» друг для друга. Подозреваю, что если бы они сошлись сразу, то через несколько лет расстались. В данном случае любовь – это история любви. Подобно известному тезису, что «философия – это история философии». Их неровный прерывистый путь и создал Отношения. Несмотря на остро несовпадающие характеры у них есть общий оселок, на котором они, правда, затачивают по-разному. В первые же минуты фильма, во время долгой поездки в Нью-Йорк, они спорят о «Касабланке»:

— Она его достала, поэтому он сажает ее на самолет.

— Она не хочет оставаться.

— Нет, хочет. Вот вы бы, скажем, отказались пожить с Хамфри Богартом?

— Я бы не хотела провести остаток дней в Касабланке в обществе хозяина бара… Мы очень практичны: не случайно Ингрид Бергман садится в самолет в конце фильма.

Через 12 лет они одновременно смотрят последние сцены «Касабланки» по телевизору, каждый в своей постели, все так же обсуждая их друг с другом по телефону.

Один из основных движущих конфликтов «Гарри и Салли» — может ли быть дружба мужчины и женщины без секса. Он, как доктор Астров, считает, что нет. Она говорит, что да, хотя примеров в ее жизни не было. До Гарри. Это сильно искаженный, но все тот же спор о трех с половиной секундах с прожектором: был ли у Рика с Ильзой тогда секс или нет?

Будучи друзьями Гарри и Салли неожиданно и случайно переспали: она была расстроена, он ее утешал. И это разрушило их дружбу — до того момента, когда они наконец поняли, что это не дружба. В сборнике Рэя БРЭДБЕРИ «У нас всегда будет Париж» есть рассказ «Обратный ход», аналогичный по содержанию данной линии фильма: он и она считают друг друга друзьями, но неожидаемо переспали и не знают, что теперь будет с дружбой.

Меня в фильме в тот первый раз впечатлили истории пожилых пар, которые рассказывали, как они не сразу оказались вместе, но как сталкивала их судьба – то, что многие зрители посчитали излишним. То есть тема Пути, без которого Цель была бы не только не достигнута, но и не сформирована, стала для меня главной. Моей будущей жене фильм не понравился. Но у нас была «Касабланка», а потом еще и Касабланка. Это было начало прекрасной дружбы. И любви.